|
НЕОЭВОЛЮЦИОНИЗМ — термин, с 50-х гг. 20 в. применяемый в англоязычном обществоведении для обозначения разных вариантов ревизии идей классического эволюционизма 19 в. Выделяют три гл. вида Н.: неодарвинизм или “культурный селекционизм”, “культурный материализм”, эволюционный функционализм. Неодарвинизм, пропагандируемый новой социобиологией [3], рассматривает об-ва как совокупности дискретных изменчивых явлений и свойств (напр., форм политической власти, типов поселения, институтов родства, брака, наследования и т. д.). Социокультурные вариации среди них возникают потому, что при передаче культуры от поколения к поколению и от человека к человеку случаются ошибки и новации, аналогичные генетическим мутациям. Некоторые вариации будут лучше других приспособлены к социальной — или природной, опосредствованной культурой — среде и рано или поздно вытеснят менее приспособленные формы. Направление социальной эволюции оказывается рез-том избирательного воздействия среды на случайные процессы возникновения новшеств в об-ве. Это позволяет обойти ключевую для функционализма проблему прямого объяснения того, как люди в обществ. группах порождают функционально и адаптивно эффективные ин-ты; избежать споров о телеологии, ортогенезе и т. п. Все, что нужно,— это разнообразие вариаций (новых случайных сочетаний социокультурных свойств) как сырья для эволюции и сито естеств. отбора, устраняющее плохо адаптированные сочетания путем проб и ошибок. Против неодарвинизма выдвинут ряд серьезных возражений. Механизм биологического наследования, производный от дифференциального размножения и смертности отдельных особей, в корне отличен от информационно-смыслового наследования (передачи) культуры независимо от органической жизни индивидов. В об-вах, где процессы воспроизведения (размножения) и самосохранения, онтогенез и филогенез неразличимы, нет и не может быть материальной “основной единицы” социального воспроизведения, сравнимой с геном, а значит, нет и соответствующих единиц отбора. Бесплодны поиски “социальных генов”, “атомов культуры” и в кач-ве общезначимых единиц информации (“культурных инструкций”, “образов культурной памяти”, “идей” и пр.), конкурирующих в борьбе за выживание. На роль “культургенов” может равно претендовать любой аналитический аспект мысли или поведения, ибо до сих пор никто не указал критериев их выделения и отличения от др. похожих “единиц”. Имеет смысл говорить лишь об “осн. единицах” опред. социальных подсистем (для демографической совокупности такой единицей явл, индивид, для подсистемы родства— роль известного типа и т. д.). Искусственная всеобщая единица игнорировала бы эти подсистемы, т. е. сложную организацию об-ва. Применение модели случайного отбора к эволюции даже простейших об-в как целых встречает непреодолимые трудности, ибо число возможных комбинаций дискретных свойств невообразимо огромно, а время эволюции (не более 10000 лет после одомашнивания животных и начала земледелия) и число известных за это время исторических об-в слишком малы. Для действия случайного отбора в дарвиновском смысле здесь нет ни времени, ни материала, чтобы объяснить зримый высокий темп социальной эволюции. Нет глубоких сходств между мутацией как источником биологической изменчивости и социальным изобретением (нововведением), целенаправленным, реагирующим на запросы извне и способным к заимствованию и распространению в др. обществ, “организмах”. Если биологическую вариацию уместно рассматривать как случайное событие, могущее при наличии достаточного времени произойти среди миллиардов особей на протяжении миллионов поколений, то социальная “вариация” — продукт конкретного об-ва и опред. культурных традиций и, как правило, очень далека от слепой случайности [5]. Два др. вида Н. изначально исходят из направленности социальной эволюции, обусловленной так или иначе понимаемой структурной организацией об-ва. Они ближе к спенсеровскому обобщенному понятию эволюции как движения от однородности к большему разнообразию, от простых к сложным формам организации, к локальной специализации форм и т. п. (Спенсер). В отличие от теорий эволюционизма 19 в. в Н. все эти особенности эволюции толкуются не как онтологический закон, а как полезное эмпирическое обобщение. “Культурный материализм”, особенно заметный с середины 20 в. в амер. культурантропологии и археологии (Л. Уайт, Г. Чайлд, М. Салинс, Э. Сервис, М. Хар-рис и др.), больше др. внимателен к развитию технико-экономической базы культуры, к технологическим реакциям об-в на требования среды, к влиянию эффективности потребления энергии на социальные институты и т. п. [4]. Не отрицая важности естеств. отбора, этот вид Н. при установлении направления эволюции переносит центр тяжести на взаимодействие между различ. аспектами об-ва, один из к-рых признается ключевым по отношению к др. Салинс и Сервис [1] под влиянием биолога Дж. Хаксли предложили различать специфическую эволюцию, характеризуемую возрастающей дивергенцией и адаптивной специализацией конкретных об-в, и общую эволюцию, выражающую тенденции развития человеческой культуры в целом, но, однако, не тождественной “прогрессу человечества”, как он понимался в социологии 19 в. Больший “эволюционный потенциал” они приписывают культурным типам, к-рые предварительно имели относительно обобщенные, а не высокоспециализированные адаптивные характеристики. Эволюционный функционализм {Пирсоне, Н. Смелсер, С. Эйзенштадт и др.) ориентирован на модель развития не популяции (как неодарвинизм), а организма. Об-ва — это естеств., адаптивные, функционально интегрированные системы, где новации появляются и выживают потому, что удовлетворяют функциональным требованиям об-ва как целого, тем самым определяя и направление эволюционного процесса. Здесь гл. затруднение заключено в вопросе, как, посредством каких социальных процессов массы индивидов, каждый из к-рых не сознает всех последствий своей деятельности, тем не менее развивают “нужные” ин-ты, адаптивного и функционального значения к-рых в об-ве сами не понимают. Осн. ответы сторонников эволюционизма восходят к известным из истории социологии решениям, обнаруживающим свою уязвимость для критики: “нормативная гипотеза” (идущая от Лонга) объясняет интеграцию индивидуальных и социальных целей в ходе эволюции интернали-зацией членами об-ва общих норм и ценностей, “гипотеза рациональности” допускает существование за кулисами индивидуальных действий скрытой мотивации, опирающейся на нек-рое адекватное знание социальных целей и лучших средств их достижения. Этот вид Н. охотно использует принципы дифференциации и интеграции Спенсера и Дюркгейма в кач-ве формулы общих структурных закономерностей разнородных изменений. Так, Парсонс [2] выделяет пять стадий в общей социальной эволюции, каждая из к-рых характеризуется опред. уровнем дифференциации и способом социальной интеграции. Сравнительно недавно этот подход преобладал в модернизации теориях. Критические поправки в него вносят: отказ от “органицистских иллюзий” функционализма, т, е. от представлений о фактуре об-ва как цельной ткани, где обязательно действуют непосредственные и тесные связи между различ. сферами обществ, жизни и развития, где каждая часть пригнана к др. и исполняет некую жизненную задачу для блага об-ва как целого; разработка т. наз. “открытого” системного подхода, изначально исходящего из гораздо более слабой, чем организми-ческая, “лоскутной” взаимосвязанности между различ. социальными подсистемами, из относительной автономности и неравномерности их развития, и т. д. Идея эволюции как направленного процесса ставит проблему его стадий, с учетом специфики социальной эволюции (она имеет “открытый”, неочевидный конец, и не все об-ва подвергаются изменениям того рода, к-рые мы обобщаем в стадии эволюции), Н. умеет находить стадиеподобные характеристики развития, когда рассматривается ограниченное число связанных переменных или конкретное явление социальной организации или культуры (история техники, денег и т. п.). Однако универсальные притязания в духе теорий 19 в. на то, что все аспекты социальной эволюции можно подытожить в единственной последовательности стадий, большинством сторонников Н. признаются малополезными или неосуществимыми. Новейшие течения в теории социальной эволюции [5] критикуют адаптационизм всех видов Н. Ин-ты, обычаи и т. д. выживают и распространяются вовсе не из-за своих адаптивных преимуществ. Это могут быть весьма неэффективные по критериям европ. рационализма социальные установления, к-рые легче всего найти, проще воспроизвести или к-рые явл. рез-том каких-то общечеловеческих наклонностей. При отсутствии в социуме настоящей конкуренции в дарвиновском смысле (из-за малого числа вариантных социальных форм, нейтрализующего действия взаимопомощи и пр.) эти ранние учреждения способны долго держаться силой своего рода исторического предания. Тогда в эволюционном процессе исследователя должны интересовать не мнимые адаптации к меняющейся среде, по сути априорно удостоверяемые самим фактом существования данных социальных явлений, а те из прежних нововведений, к-рые показали наибольший исторический потенциал развития. Задача заключается в том, чтобы выделить ограниченное число социальных и космологических принципов, длительно воздействующих на эволюционное направление каждого об-ва. Н. отказывается от постулата универсальности эволюции, признавая существование своего рода вечных ценностей и социальных явлений, не поддающихся упорядочению в ту или иную последовательность развития. В кач-ве такой константы, выходящей за рамки эволюционного способа мышления, признается этика, рассматривающая мораль, абсолютную нравственность как нечто данное до всякой эволюции и лишь раскрывающееся в процессе обществ. развития.
Лит.: 1) Evolution and culture/M. Sahlins. Ann Arbor, 1960. 2) Parsons Т. The evolution of societies. Englewood Cliffs, 1977. 3) Alexander R. D. Darwinism & human affairs. L., 1979. 4) Harris M. Cultural materialism. The struggle for a science of culture. N. Y., 1980. 5) Haltpike С. R. The principles of social evolution. Oxf., 1986.
|